12.07, вечер
– Ну что, "Прощание славянки"? – спрашиваю я у своих спутников.
– Простите, Сергей, но где вы таки видите здесь славян, а тем более, славянок? – вежливо, но непреклонно возражает начальник школьной практики, Сергей Менделевич Глаголев, сочетающий в своём облике бороду породистого пророка, а также рост и очки Паганеля.
Я всё же достаю свой наладонник, кладу его на крышку моторного отсека УАЗика-"буханки" и проигрываю на нём знаменитый марш. Из-за рокота мотора его едва слышно, но традиция есть традиция. "Хорошо же," – бурчу я про себя, – "Не хотите "Прощание славянки" – пусть будет "Прощание еврейки"!"
Мой одноклассник Серёга Сухов ездит на Белое море на практику с биологическими классами небезызвестной гимназии 1543 уже без малого десять лет, и этой весной ему неожиданно взбрело в голову, что в очередной поездке ему не обойтись без меня. Я – человек, на подъём лёгкий, и ещё весной обещал Серёге, что, коли уж совсем не обойтись и работа позволит, то почему бы мне и впрямь не отправиться на Белое?
Долго ли, коротко ли, но наступил июль, и вышло так, что я действительно сижу в новёхоньком школьном УАЗике, битком набитом канистрами пополам с лодочными моторами, и составляю приятное общество вышеупомянутому Глаголеву, собственно Сухову и решившему ехать машиной обаятельному старшекласснику Юре Быкову. Незадолго до нас из Москвы квартирьером выехал Андрей Квашенко, пиратской внешности дядька в полном расцвете сил, а два дня спустя следом за нами выезжает, собственно, практика – двадцать человек девятиклассников со снаряжением и сопровождающими их лицами – Дашей Суховой с тремя детьми и Катей Елисеевой, также учителем биологии, с её детёнышем Антоном.
Нам предстоит как можно быстрее добраться до беломорского порта Чупа, а точнее – чуть дальше, до более близкого к будущей базе посёлка Нижняя Полуньга, где у старых знакомых в сарае стоит катер, хранятся рамы для транспортных катамаранов и множество другого громоздкого снаряжения. Подготовив транспорты к перевозке груза, нам нужно двигаться ещё дальше на восток, к самому выходу из Чупинской губы, за мыс Картеш, в место, которое называется Иваньков Наволок и в котором и будет стоять базовый лагерь практики.
Но всё это ещё впереди, а пока "буханка" под водительством Сухова, выехав на Ленинский проспект, сразу попадает в объятья бдительных ГИБДДшников. Те долго любопытствуют по поводу суховских солнцезащитных очков, но, наконец, понимают, что взять с нас нечего, и УАЗик в считанные минуты выезжает уже на МКАД...
...Я всю предыдущую ночь решал вопрос, чем я буду питать в поле свою электронику. А и было-то всего той электроники – фотоаппарат, сотовый телефон да КПК. Размышляя над проблемой, я был немало удивлён: напряжение элемента питания, будь он алкалиновым, никель-марганцевым или литий-ионным, со времён Алессандро Вольта не изменилось и колебалось в пределах 1.2 – 1.5 вольта. Стало быть, стандартного напряжения 5 вольт, которое даёт компьютерный порт USB, должно быть довольно для зарядки трёхэлементной батареи (в телефоне рабочее напряжение батареи 3.8 вольта, а в фотоаппарате – аккурат 3.6, про КПК я не говорю – он честно заряжается от USB.) Правда, производители электроники так не думают – они промаркировали свои зарядные устройства напряжениями 4.7 и 5.7 вольт соответственно. Ну что ж, это почти в пределах допустимых 10%, и я до поздней ночи врезаю в провода зарядников разъёмы USB и испытываю работоспособность. Вроде заряд есть – вот теперь у меня один источник питания, работающий от восьми батареек, для всей моей электроники.
...А Сухов уже свернул на Ленинградку, наплевав на пробки, которые стали здесь в последние месяцы традиционными в любое время дня и ночи. Здесь его подменяю я, и спокойно рулю примерно до третьего часу ночи, пока мы не въезжаем в полыхавший на севере зарницами грозовой фронт. Дождичек оказался весьма тропическим, скорость сразу пришлось сбросить до минимума – и дворники не справлялись, и стёкла, как водится, запотели изнутри. И на том спасибо, что хоть машину с дороги не смыло...
Глаголев с Юрой безуспешно пытаются мирно дремать за нашими спинами, а мы с Серёгой вдумчиво курим и пьём из маленьких баночек энерготоник, метко обозванный Суховым "электролитом". Однако ж и энерготоник действует не очень долго, и к четырём я прошу Сухова подменить меня.
13.07
...Просыпаюсь я около семи. И то сказать, спать на переднем пассажирском сиденье "буханки" – удовольствие сомнительное, если вообще возможное. Первое, что я вижу на обочине дороги среди чудесных новгородских туманов (а мы уже миновали Тверскую область и катим по Новгородской) – это табличку с надписью "Посол. Обыватель". От изумления я даже несколько прихожу в себя, ровно настолько, чтобы успеть прочесть на убегающей табличке то, что на самом деле имели в виду её авторы – "Тосол. Омыватель". Я немного успокаиваюсь, хотя и привык к тому, что на северных дорогах продаётся разное. Вот, например, у обочины стоит настоящий самовар – нет, пожалуй, даже не один. Дыму от них – не меньше, чем от разводящих пары паровозов, и поневоле приходит мысль, что новгородские туманы – это вовсе не туманы, а дымы от самоваров, которые местные жители кочегарят ранним утром по всей своей земле. Северяне знают толк в извращениях – ведь что может быть лучше для усталого дальнобойщика, чем в восьмом часу утра спрыгнуть с подножки на обочину и, окутанному дымами самоваров, выпить кружечку горячего чая и откусить от пирога с пылу, с жару?
Но вот мы покидаем загадочную новгородскую землю и некоторое время едем по земле ленинградской. Здесь мы заправляемся и заливаем многочисленные канистры бензином, а также на скорую руку завтракаем в маленьком кафе прямо на заправке. Теперь наш путь лежит через древний город Старая Ладога к трассе М18 Ленинград-Мурманск.
После поворота на трассу обочины внезапно заполнились людьми, продающими морошку, чернику и грибы (?) Их там были толпы, этих людей. Они уныло бродили туда-сюда по обочинам, буквально изнывая от безделья, потому что торговля не шла. И не нужно было быть московским мерчандайзером, чтобы догадаться, почему: у северян, едущих по трассе, дома полным-полно этого добра, а южане именно за этим на Север и едут. Не стали останавливаться и мы – у нас ещё оставалась кое-какая еда, да и куда нам девать ведро черники, пусть и маленькое?
По сравнению с поездкой четырёхлетней давности нынче трасса находилась в несколько лучшем состоянии, хотя то здесь, то там бригады дорожных рабочих изрядно мешали проезду, а по показателю УЖМ трасса местами превосходила печально известные питерские дороги. Да и то сказать – в некотором роде трасса являлась их продолжением.
Часов около семи остановились у обустроенного родника на речке Чёрной. Родник был освещён монахами из Кемской обители, но находился на содержании у некого Дрсу. По здравому размышлению, мы решили, что это имя шамана. Как известно, лопарские шаманы знамениты своим сильным колдунством, а этот Дрсу – старшина местных шаманов, отвечающий не только за погоду на трассе, но и за её состояние, в том числе и за показатель УЖМ. Заодно и родник ему поручили...
В двенадцатом часу ночи (а солнце едва склонилось к горизонту) покидаем, наконец, трассу и движемся почти строго на восток. Проезжаем посёлок Чупа и едем по дороге, покрытой розовой каменной крошкой с рудников, которые здесь практически повсюду. Дорога выписывает хитроумные кренделя меж заросших лесом каменных бугров, плотоядно блестя в свете заходящего солнца, и Сухов поясняет, что воо-он там, в те берёзки, съехала на старой "буханке" Катя Елисеева, когда очень спешила на станцию, а он сам как-то прошёл эту дорогу со средней скоростью чуть не 70 – школьники опаздывали на поезд, но умудрились не опоздать.
И вот почти ровно в полночь, спустя 25 часов после старта, мы въезжаем в деревеньку Нижняя Полунга (как обычно, красивое, но малоговорящее карельское название, причём Верхней Полунги я никогда и не видел). Попетляв и попрыгав должным образом на местных ухабах, УАЗик останавливается на берегу моря – наверное, том самом, где когда-то жили старик-подкаблучник со своей непомерно амбициозной старухою. Слева от нас почерневшие от старости дощатые лодочные сараи, справа на фоне заката высится трёхмачтовый корабль на деревянном стапеле. Когда-то он был построен к какому-то важному событию (скорее всего, к пятисотлетию открытия Америки), да так и остался стоять на берегу, украшая диковатый пейзаж. Между этой каравеллой и берегом валялись кучи ржавого железа, происхождение которого вскоре выяснилось: у развалин пирса в воде лежала половина самоходной баржи, которую местные мужики активно разрезали автогеном. Видимо, останки баржи были одним из немногочисленных источников пропитания для них, и у меня по спине прополз холодок – небезопасно оставлять на берегу "буханку", ведь её тоже могут резрезать на железо...
Тем временем началось
14.07,
то есть, мой день варенья. Черносмородиновое варенье было запасено мной, несмотря на категорические протесты Сухова, и я планирую проставиться утром, а сейчас мы продолжаем разгружать УАЗик.
Я и не думал, что в багажный отсек буханки можно засунуть такое количество разнообразных (и, видимо, жизненно необходимых) вещей. Но сейчас из всей этой груды нам нужно добыть один из двух "Фрегатов" – больших надувных лодок с жёстким дном и повесить на неё мотор, чтобы Глаголев с небольшой частью груза мог отправиться на Иваньков наволок – к утру к нему на смену должен был вернуться Квашенко.
Часам к двум ночи "Фрегат" должным образом надут, оборудован пятисильным "Джонсоном" и загружен. Глаголев забирается в лодку и по длинной дуге уходит на восток, в сторону выхода из губы. Сухов, глядя вслед "Фрегату", качает головой с видом внезапно полысевшего Штирлица ("А ведь пастор Шлаг совсем не умел ходить на лыжах.. ") – ему почему-то кажется, что "Фрегат" идёт слишком далеко от фарватера и вот-вот выскочит на мель...
15.07
Утро началось, по скверной традиции, около девяти часов с нарочито фальшивого пения Сухова, решившего меня разбудить, как водится, визборовским "Графом". Не сказать, что я тут же вскочил, но поспать уже не пришлось – особенно после того, как внезапно включившийся сотовый, казавшийся уже совершенно бесполезным, принял полдюжины сообщений, в которых по большей части меня продолжали поздравлять с днём рождения. Чертовски приятно, пусть он и был вчера.
Завтрак был омрачён начавшимся дождём, который логично напрашивался с самого подъёма. Дождь продолжился и после, когда мы плотно занялись заготовкой дров. Бродить по сырому лесу под дождём с ленинскими брёвнами на плече – то ещё удовольствие. Впрочем, можно считать, что это был коммунистический воскресник.
Квашенко с Суховым натягивали. Квашенко – тенты, что было чрезвычайно актуально для этой дивной погоды, а Сухов – антенны для рации. Антенн у него было штук пять, а раций – чуть ли не дюжина, поэтому разобраться со всем этим хозяйством стоило едва ли не двух часов. Увы, как я понял, самая лучшая его антенна, на которую он возлагал все свои надежды, так и не заработала, и пришлось довольствоваться шестиметровым штырём, горделиво подпиравшим пасмурное небо, и банальным диполем, провод заземления которого уходил прямо в залив.
Вечером пошли искать дохлого китёнка, по легенде, лежащего на соседнем полуострове Иваньков Наволок (во время прилива эта земля превращается в настоящий остров). После недолгих поисков зверь был найден, и на всём пути обратно Сухов с Квашенкой живо обсуждали аппетитные особенности сохранения фрагментов скелета молодых млекопитающих, поминутно смакуя запах, который должно издавать при вскрытии злосчастное животное, погибшее ещё весной, и рассуждая, каким именно количеством «Fairy» они от этого запаха будут отмываться. А я брёл по литорали и глазел на неторопливо ползущие к линии воды полчища морских звёзд.
В палатке меня ожидал приятный сюрприз: поскольку скала, на которой стояло моё пристанище, всё же не была гладкой, как стол, под днищем нашлось несколько ямок, в которые из-под тента натекла вода. Как нетрудно догадаться, одна из них была в ногах спальника, вторая – в голове, третья же – под грудой распакованных вещей, которые во что бы то ни стало должны были остаться сухими...
16.07
Как выяснилось, корабельная сирена в качестве будильника куда менее гуманна, чем даже пение Сухова. Когда я выглянул из палатки, то обнаружил, что погода со вчерашнего дня едва ли исправилась, а ещё то, что почти прямо подо мной швартуется к скалам небольшой кораблик с гордым названием «Прибой», который привёз половину школьников и едва ли не столько же груза, сколько мы уже разгрузили позавчера. К нашему неописуемому счастью среди вновь прибывших было и несколько юношей, которые и разделили перемещение этой тяжкой ноши по скользким от дождя скалам в лагерь.
В появлении группы школяров было два однозначно позитивных момента. Во-первых, приехали все суховские дети, а с ними всегда весело. Во-вторых, приехали все продукты, что после ежедневного трёхразового употребления бомжпакетов с незначительными вкраплениями гречки и черносмородинового варенья было просто праздником каким-то.
18.07
После завтрака осталась треть кана овсяной каши – любят её далеко не все, зато, как выяснилось, здесь существует традиция перерабатывать подобные отходы от завтрака в блинчики на полдник. А чем ещё и заняться в моросящий дождь, как не гурманскими извращениями?
Девушки слегка разбодяжили овсянку водой и добавили горсть муки – тесто, по их мнению, было готово. Казалось бы, бери и пеки! Однако, как водится, в реальности всё оказалось далеко не так просто, как на самом деле. Тесто, будучи брошено в слой масла глубиной в сантиметр, шипело и сворачивалось в непонятные фрактальные структуры, по форме ничем не напоминавшие блины. Время от времени эти обломки кулинарного искусства приходилось извлекать со сковородки, потому что они начинали пригорать. Впрочем, и эта еда была встречена радостными криками, тут же названа вкусными комочками и съедались налетевшими школярами на ура.
Так бы и перевели дежурные всё тесто на сладкие комочки, но пришёл суровый Глаголев, грозным голосом пресёк попытки разбазаривания съестных припасов, отобрал сковородку и сходу испёк несколько вполне качественных блинов. После этого и у дежурных почему-то вдруг перестали выходить комочки и начали получаться блинчики.
21.07
Это утро выдалось на удивление приятным, несмотря на вчерашнюю позднюю возню с ноутбуком. Даже вопли к завтраку не испортили моего благостного настроения, тем более улучшившегося, когда я, вдумчиво жуя завтрак, излагал свою борьбу с вирусом в духе единоборства Георгия с драконом, не преминув похвастаться без малого двумя сотнями ветвей реестра, которые пришлось восстановить. Многие весьма смутно представляли себе, что такое реестр, а о ветвях очень хорошо знали в сугубо ботаническом смысле – что ж, тем весомее казался мой подвиг.
Погода с каждой минутой радовала всё больше и больше, и я решился таки постирать свои невозможно грязные шмотки. Шутка ли, без малого неделя прошла, и то времени нет, то погода из рук вон отвратительная.
Я отправился к устью ручья, где обычно и принимаю водные процедуры. Был конец прилива, что было мне совершенно не в кассу – в ванночке стояла смесь пресной и солёной воды, зато мне удалось понаблюдать удивительно красивый эффект от их смешения: как если бы вишнёвый сироп лили в воду, и струйки сиропа смешивались бы с водой, только здесь роль реагентов играли пресная и солёная вода.
Стирка вместе с мойкой головы заняли у меня чуть больше часа. Штаны отстирать не удалось, что очень жаль – боюсь, здесь и стиральная машина не поможет, придётся списать, зато все остальные шмотки радовали естественным цветом и приятным запахом дегтярного мыла.
По возвращении в лагерь меня отрядили наблюдать за купающимися школярами, и солнце жарило так сильно, что я не удержался и полез в воду сам. Море, наконец, спокойное, прекрасно видно дно на трёхметровой глубине и проплывающая розовая медуза величиной с небольшую кастрюлю. Вот только вода отнюдь не черноморская и уж, тем паче, не красноморская – градусов 14 от силы, а выбираться на берег мешают растущие на скале россыпи балянусов (это рачки такие с известковыми домиками-конусами, чрезвычайно прочными и острыми.) Впрочем, и это не испортило моего настроения, но только я решил продолжить постройку кафедры, как раздался вопль к обеду.
После обеда народ едва успел переварить свежепожранное, как команда гидробиологов, взяв на борт меня, отправилась ловить новых жертв Большой Драгой.
Большая Драга – это тяжеленный, из сантиметровой нержавейки ящик с сеткой вместо дна, который бросается на глубину с баржи, а потом народ с берега тянет её по дну на верёвке, здорово напоминая бурлаков.
Бросить успели всего пару раз. Первый раз Драга проскользила по дну и принесла в основном литоральных зверушек, но школяры радовались, как дети, вытащив оттуда двадцать пять креветок. Второй раз она дважды застревала и не принесла почти ничего, за исключением небольшого черного краба с заросшим ветвистыми водорослями панцирем. В третий раз, когда можно было ожидать добыть из драги Золотую рыбку, бросать не стали, поскольку надо было возвращаться к полднику. Зато скудный улов сполна компенсировало зрелище резвящегося на середине пролива стада китов-белух. Квашенко заметил: "Вы осознайте, господа, что стоите на берегу арктического моря, а мимо вас проплывает стадо китов..." Да и сам по себе пейзаж был красив: жаркое солнце, выпуклые кучевые облака далеко на горизонте, спокойное и прозрачное на десяток метров вглубь море и неторопливо плывущие по нему с чувством собственного достоинства бледно-розовые медузы...
После полдника было достаточно времени, чтобы снова заняться кафедрой, однако, пользуясь тёплой безветренной погодой, налетело невообразимое количество мокреца. Вот так всегда: в непогоду нет гнуса, зато есть дождь. В солнечный день всё здорово, но налетает мошка...
Превозмогая отвращение, прибил один брус и отправился на ужин – там выдавали в том числе и жаркое из подосиновиков, найденных мной, к вящему восторгу молодежи, часа четыре назад.
После ужина сели было петь у костра, но непрекращающиеся атаки мокрецов делали это занятие бессмысленным, и петь пришлось забиться во вторую лабораторию, где дымились спиральки от кровососов...
…Когда я стою на своей скале после отбоя, когда все школяры засыпают, и наблюдаю рождение очередного заката – если здесь летом это действо можно так назвать – стоит тишина, особенно в штиль, но не мёртвая, а какая-то по-своему очень живая. Даже если не считать крики чаек, которые за полночь чаще всего стихают, воздух полон каким-то очень низким гулом. Самое простое объяснение – это работающая за хребтиком электрика биостанции. Чуть сложнее – прибой, где-то далеко в море. Или такой же далёкий звук большого корабельного дизеля. И самое непростое – это голос моря, полного, как я теперь воочию убедился, мириадами живых существ, столь молчаливых и безропотными под покровными стёклами препаратов, но на воле сонмами голосов пытающимися что-то нам сказать. Не мог родиться у Станислава Лема его мыслящий океан Соляриса иначе, как на берегу здешнего, земного океана...
22.07
Сегодня до обеда ковырялся с кафедрой. У нормального столяра вся работа заняла бы не больше двух часов, но, во-первых, я столяр начинающий, во-вторых, доктрина мегадендризма заставляет меня делать несущую конструкцию из кругляка диаметром не меньше пятнадцати сантиметров (и то сказать – качество плавника, пусть и сухого, оставляет желать лучшего, а требования к прочности никто не отменял.) Уже сейчас эта мебель весит около полуцентнера, а мне ещё осталось сделать несколько распорок, и только тогда настилать пол и набивать переднюю стенку. Столик кафедры достаточно аккуратно, обработав шкуркой, сделал Юра. То и дело приглашаем спешащих мимо в лаборатории девушек, чтобы примерить их рост к столику. Юра частенько принимает патетические позы и пытается подражать выступающему с трибуны вождю...
После обеда гидробиологи бросали Малую Драгу. Помимо креветок, среди которых была и большая, вполне съедобная на первый взгляд, они притащили маленькую камбалу, высаженную в аквариум, и штуки четыре совершенно потрясающих существ – морских пауков, или пантоподов. Больше всего они напоминают пауков-сенокосцев, но, как выясняется из комментариев, ничего общего с ними не имеют. Длиннющие ноги, крохотная, буквально пару миллиметров, чёрточка, которая должна обозначать туловище, и нечто треугольное, заменяющее зверю голову. Питаются они, как пояснил Сухов, в голову, а вот переваривают ногами. Странны творения твои, Господи!
Часов после семи Квашенко взял меня на один из ближайших островов – как выяснилось, чтобы искать птичьи гнёзда. Занятие само по себе очень занятное – попадаются скорлупки здоровенных яиц, пуховые подстилки под них и косточки как самих птиц (которых ели более крупные хищники), так и элементы их жертв (например, в одной из погадок была обнаружена шерсть и едва не целиком скелет лемминга.) Я уж не говорю о том, что на островах бушует лето, и посреди повсеместных зарослей шикши, арктоуса и черники, между яркими пятнами лишайников то здесь, то там видны замечательные цветы – то родиола розовая, то колокольчики, то дивно пахнущие любки, то очитки...
Я сам нашёл два приличных гнезда, и Квашенко пытался договориться с Глаголевым насчёт моего участия в завтрашней поездке, однако последний был непреклонен: у меня завтра дежурство, и снимать меня с него никто не собирается... Досадно, но, быть может, удастся немного позднее.
После ужина Сухов с семьёй отправляется на большом "Фрегате" на рыбалку, а мне поручено испытывать древний отремонтированный "Ветерок". Вот любопытно, почему у многих советских изделий довольно загадочные названия? Моторы называются "Ветерок", "Нептун" и "Вихрь". Пылесос называется "Тайфун". Снегоход – "Буран". Почему байдарка называется "Салют", догадаться можно, только зная название завода, кстати, оборонного, основная продукция которого – реактивные двинатели. Может быть, и пылесосы, и вездеходы, и моторы – тоже изделия оборонки? Так же, как и катер "Темп", и конфеты "Старт" и "Стратосфера"...
Мотор капризничает даже после просушки свечей и клизмы карбюратору, и когда он всё же заводится и я, выйдя на редан, даю полный газ и несусь к заходящему солнцу, начинает гнать вместо горячей воды пар... Облом, приходится глушиться и уныло плестись к берегу на вёслах...
23.07
Я дежурю с сыном Сухова Васей на обед/полдник. Хочется спать, но до дежурства надо успеть прибить хоть пару брёвен к кафедре...
Сухов ведёт меня показать стайку девятииглых колюшек, зашедших в пересыхающий залив за лабораторией. Рыбка очень забавная, и я, улегшись на пузо, принимаюсь её фотографировать, но тут у меня окончательно помирает аккумулятор и переносной питальник, и я постыдно ретируюсь заниматься обедом.
Это моё второе дежурство в лагере, и, уж конечно, со времени предыдущего ничему новому я не научился – могу колоть дрова, могу не колоть, могу ещё воды пару канистр принести, ежели в охотку. А тут суп надо приготовить, да ещё решётка эта чудовищно закопчёная... Девушки, конечно, помогли, и обед даже не очень запоздал, но столько матерных слов, сколько я сказал про себя, вертясь вокруг костра и поминутно задевая об эту решётку всеми деталями одежды, я даже вслух едва ли в жизни говорил. А уж когда на полдник девушки решили использовать по назначению очередные пол-кана овсяной каши, я почувствовал, что моё терпение всё же иссякает. К счастью, на этот раз почти не было вкусных комочков, а значит, и охотников за ними.
Ночью, после отбоя, Квашенко с Катей на катамаране отправились в Чупу встречать вновь прибывших и докупать бензин и продукты. Долгие сборы – короткие проводы, и, наверное, ещё часа полтора ночную тишину нарушал неровный, на грани срыва, грохот старенького "Ветерка" с уходящего катамарана...
25.07
Утром я побежал искать стену, на которую в своих странствиях по самой ближайшей тайге наткнулся Сухов. Он снабдил меня GPS и даже в двух словах объяснил, как тот работает, для того, чтобы я смог найти нужную точку.
Весело насвистывая поначалу, я отправился куда-то на запад (а идти там меньше километра), однако обещанной тропы вдоль ручья не нашёл и зачавкал по болоту, время от времени срывая на ходу чернику – более длительные остановки чреваты тем, что болотная вода начинает просачиваться в высокие ботинки, а комары облепляют тело плотным покровом и неторопливо завтракают.
Совершив пробежку по болотам, я, наконец, забрался на скалу и вышел прямо к стене – изделию из неокатанного камня, шириной с метр и длиной метров около десяти. Догадок я строить не стал – версия Сухова о забавной шутке шурфовщиков, когда-то работавших здесь, показалась мне вполне обоснованной, но для любителей нездоровых сенсаций я дополнил серию фотографий снимками обгоревшего леса и вывороченных с корнем деревьев – пущай погадают! И только после окончания фотосессии я сообразил, что представления не имею, как заставить этот прибор показать мне путь назад. Живо вспомнилась знаменитая фраза из мультфильма "Летучий корабль": "Земля, прощай! В добрый путь!" Впрочем, день был ясный, солнце хорошо виднелось справа по направлению возвращения, да и до береговой линии было по-прежнему не больше километра, поэтому, насвистывая уже задумчиво, я взял чуть левее от своего пути к стене и заковылял по скалам, покрытым толстым слоем ягеля.
Через полчаса я выбрался к берегу, примерно в километре от лагеря...
... Вечером мы с Юрой, наконец, прибиваем последние доски к кафедре и прикручиваем к ней саморезами табличку "Кафедра геоботаники. Зав.каф. Сухова Д.В." Последний саморез почётно вкручивает сама Дашка. Её ученики дружно аплодируют.
26.07
С утра над морем туман, холодно, сыро и из палатки вылезать вовсе не хочется. Но приходится. Впрочем, после завтрака я забираюсь обратно в палатку и сплю до обеда.
После обеда благополучно стёр первую половину дневника, случайно переписав поверх неё вторую. Некоторое время пребывал в недоумении, как её теперь восстанавливать; не придя ни к каким выводам, решил оставить это дело до Москвы и поковыряться в карточке специальной программулиной типа Easy Recovery – авось повезёт... Иной раз становятся видны преимущества бумажного дневника – снести так лихо половину записей не так-то просто; можно, правда, по ошибке использовать его как растопку – да хотя бы как в том пронзительном рассказе Грина про писателя, хранившего труд всей своей жизни в корзине для бумаг и внезапно приехавшую к нему дочь, использовавшую этот ворох бумаги, чтобы разжечь камин. У костра даже возникла дискуссия – можно ли использовать для растопки чего-либо компьютерные файлы...
К вечеру ближе, когда один из вновь приехавших, Андрей, нырял посреди бухты с маской, а надоедливый бестолковый кукушонок в это время истошно верещал над нашими головами, мы заметили норку, видимо, охотившуюся за этой глупой тварью. Вася Сухов погнался за ней по скалам, но ловкая зверушка бросилась в залив, переплыла его и скрылась в лесу на стороне избушки.
Вечером пели песни, и Глаголев, смилостившись, перенёс отбой аж на пятнадцать минут.
Завтра вечером – отъезд в Кандалакшу, а погода по-прежнему не радует: горизонт затянут мощными облаками, и Сухов подозревает, что охвостье циклона может изрядно осложнить нам завтрашний переход в Пулоньгу.
Последняя ночь в палатке на скале. Вот удивительно: я провёл здесь всего дюжину дней, а всё вокруг стало привычным, во всяком случае, не вызывает такого искреннего восторга, как в первые дни. Видимо, внимание моё рассеивается, взор замыливается... и я не вижу больше суровых, но и тонких и нежных, как цвета заката, деталей целого – окружающей природы. Наверное, из-за моей невнимательности и невосприимчивости мне противопоказано сидеть на месте и нужно менять пейзажи – да хоть и на байдарке сплавляться... неважный из меня путешественник.
Жаль, что я не увидел и сотой части того, что мог бы увидеть, не побывал на дальних островах и даже на рудничном озере. Но такова уж моя функция – не занимаясь здесь ничем определённым, быть всегда на подхвате, присматривать за купающимися школярами, возиться с костром, забивать гвозди, куда скажут... но и, оставаясь самим собой, осторожно и любознательно выглядывая из своего панциря, смотреть на растущие под ногами каменные розы лишайников и крошечные рощицы мхов, такое разное – сердитое и ласковое – море, и в небеса, где Творец рисует пастелью свои закаты...
Ткань палатки по-прежнему шуршит от ветра, не то от дождя. Море лёгким волнением качает катер (и не дай Бог ещё и трёт о скалу). Ветер усиливается – поди, придётся снова здесь штормовать в гордом одиночестве. Что ж, не привыкать. Уже не привыкать...
...Два ночи. Ветер, шумя в деревьях Иванькова наволока и свистя в скалах, стихает, и в разрывы облаков виден наступающий рассвет. А вдруг повезёт, завтра циклон уйдёт, и снова будет штиль, пусть даже и прохладно? Пусть повезёт...
27.07
Повезло, под вечер совсем заштилело. Мы покинули гостеприимный берег восточной оконечности мыса Картеш. Два катамарана везут нас обратно, к устью Чупинской губы, к Пулоньге. Идём не торопясь, под "Ветерками", причём суховский мотор, древний, как здешние берега, кипит, как самовар, выбрасывая из системы охлаждения струйку пара.
Большая группа школяров разделилась на две: наша часть на электричке отправляется из Чупы в Кандалакшу, вторая, усиленная несколькими приезжающими завтра – на острова Кемь луды. Сегодня с утра гидробиологи читали доклады по выбранным ими морским чудищам размерами не больше ладони (дополнительные вопросы на докладах касались почти исключительно работы выделительных систем этих зверей), а потом сдавали зачёт Глаголеву. По слухам, сдали почти все девушки и никто из парней.
После полдника – неизбежные сборы и томительное предчувствие отъезда. Я заметил Кате, что, откуда бы с северов мы ни уезжали, всякий раз хочется остаться здесь навсегда. Она ответила, что у неё всегда сходные ощущения.
И вот сделаны прощальные фотографии, оставшиеся со слезами выстроились на пирсе, будто шеренга военных моряков под командованием Глаголева, и долго махали нам вслед под звуки "Прощания славянки" косынками, платочками и носками, перепачканными неизбывной сажей с костровой решётки.
Право, жаль было расставаться с ними... Ещё десяток дней назад мне казалось, что я не запомню их по именам, а оказалось, что каждый из них стал мне хоть чуть-чуть родным...
Странно, но за всё это время, радуясь совершенству и гармонии окружающего мира и наслаждаясь общением со спутниками – деловитым Суховым и несколько застенчивой Дашкой, неистощимым на байки и всегда позитивным Андреем Квашенко, остроумным и живым фотографом Юрой, неутомимой и жизнерадостной купальщицей и завхозом Катей Елисеевой, другим – младшим – завхозом, вечно переживающей из-за перекусов Катей Костеревой, сдержаной Ксюшей с её лохматой дворнягой Зайкой, с суховскими детьми и даже с пендантичным Глаголевым, с явным неудовольствием посматривавшем на постройку нашей мегадендричной Кафедры и вечно распекающим меня за несвоевременный отбой – за всем этим я ни разу не вспомнил о Настеньке (ну, разве что когда мой взгляд натыкался на её прошлогодний подарок – губную гармошку, на которой мы сегодня после обеда даже ухитрились поиграть.) Да, наверное, лечат не только время и место, но и люди... Забывай её, как поёт Олег Медведев. В зубах сигарета, в руках весло, плыву в кайнозой...
...Два плота на половинной мощности моторов скользят по безмятежному морю к западу. Завершается первая часть практики, начинается вторая... 28.07
Знакомые берега... Пулоньга спит, каравелла на месте, а вот баржи нет, как, впрочем, нет и половины горы металлолома, заслоняющей каравеллу, зато оставшуюся половину венчает давно и насмерть закисший громадный шестицилиндровый судовой дизель очень интересной конструкции... Мы прибыли сюда в половине третьего, сонные школяры разгрузили баулы, в том числе и упаковку с "Егерем" и мой нелепый, чудовищного веса рюкзак. Пока ждали Сухова с УАЗиком, развели костёр из нескольких щепочек, и школяры судорожно грелись вокруг него; а когда приехала "буханка", Сухов принудительно прекратил костёр, чудом запихнул в машину все рюкзаки и пятнадцать человек группы и неторопливо повёз народ на станцию.
На станции в половине четвёртого ночи, видимо, происходила выставка-продажа местных внедорожников. Помимо полноприводного грузового ГАЗа и "козла" с прицепом, здесь было ещё не меньше десятка таких же "буханок", как наша. Говорят, извоз москвичей и питерцев в разные глухие окрестности – наиболее излюбленный вид заработка у местного населения.
Выгрузив из машины сонных гимназисток и бодрых школяров, мы с Суховым отправились обратно, отгонять в Полуньгу УАЗик. На станцию нас должен был доставить житель Полуньги, по совместительству – совладелец лодочного сарая, в котором зимовал катер "Темп".
Когда спустя полтора часа нас привезли на станцию, группа уже спала на груде рюкзаков, охраняемая бдительной Дашкой. Тут же выяснилось, что неподалёку открыт зал ожидания, поначалу показавшийся нам гораздо более комфортабельным. Жаль, чуть позже мы обнаружили, что здесь собрались на ночную дискотеку почти все комары окрестных болот. Кроме того, чрезвычайно бодрило то, что диспетчер громогласно объявляла прибывающие и отправляющиеся поезда, которых, как казалось, было не меньше, чем на Ленинградском вокзале. Сухов, чтобы не заснуть до электрички, повёл счёт убитым им комарам и насчитал к началу восьмого что-то около ста двадцати семи, когда в зал ожидания ввалились две чрезвычайно жизнерадостные и ржущие в голос особы – Полина и Люша, прибытия которых мы ожидали ещё четыре часа назад. Они ржали так, что перебудили всех, даже меня. Их радовало, по-видимому, всё, даже полчища комаров. Меня обрадовало лишь то, что они едут на Кемь луды, а я – совсем в другую сторону.
Но вот подошла электричка, и мы, расставшись со своими громогласными коллегами, отправились на север, в Кандалакшу.
После нашего затворничества на Картеше это была мегацивилизация. Здесь был вокзал. С камерой хранения, в которую отправился до лучших времён "Егерь". Здесь были ларьки с вывеской "Хлеб", и другие, без вывесок, в которых торговали сигаретами. Здесь брал, наконец, и "Мегафон", и МТС. По городу ездили джипы, среди которых – гордость местной мафии, канареечно-желтый "Хаммер" с тремя шестёрками на номере. Здесь на одном нешумном перекрёстке мимо нас, гудя, проехали одна за другой три свадьбы. Но венцом цивилизации, несомненно, была столовая "Северное сияние", где мы умылись в настоящем ватерклозете с зеркалом и сытно пообедали за разумные деньги.
Из этой-то столовой около двух часов дня мы и вышли в наш маршрут на местные тундры. Миновав мост через большую шумную речку Ниву, обозначающую границу Кольского полуострова, группа шла сначала по хорошей, но замусоренной донельзя грунтовой дороге, определённо ведущей к местам отдыха горожан. Но через полчаса мы свернули на малозаметную каменистую тропу, бывшую когда-то просекой, и подъём стал ощутимо труднее.
На очередном привале кому-то из школяров, попивающих кока-колу, вспомнился эпизод из какой-то RPG: "Кликаешь на одного и того же персонажа, а он тебе говорит – Пей – это придаст тебе силы!" Не думаю, правда, что кока-кола могла придать каких-то сил, но пить действительно хотелось не по-детски. Лучше бы ледяного пивка...
Так мы шли и шли по этой тропе, пока Сухов не скомандовал переобуться в сапоги, и дальше тропа неспешно превратилась в болото. Сухов ведь известный болотолюб и болотознатец, в юности он обожал ночевать в болотах, поэтому обойти эти болота, видимо, было, на его взгляд, совершенно непедагогично.
Школяры обречённо вошли в болото. Радовало только одно – что вышло их столько же, сколько вошло. Вот только гнуса с каждым привалом становилось всё больше и больше. Они висели над каждым из группы персональным полуметровым столбом, и репелленты помогали откровенно неважно. Тут уж не до шуток – или иди вперёд, или сиди и отдыхай, пока тебя съедают.
Часа через два с половиной, отважно форсируя одно болото за другим, аппетитно чавкая сапогами в чёрной болотной жиже, группа забралась на десятиметровую почти отвесную горку и скрылась из глаз, а у подножия её остались мы с Дашкой и гимназистка Галя, отличающаяся упрямым нравом, весом в сорок кило при росте метр шестьдесят, чудовищных размеров рюкзаком и спальником на минус тридцать и патологическим нежеланием есть что-либо из экспедиционного пайка.
Сия гимназистка гордо несла свой рюкзак вплоть до этой горки, но увидев неожиданное препятствие, видимо, прокляла горькую полевую судьбину, бросила рюкзак оземь и заявила, что треклятые продукты и спальник достали её вконец и дальше она их не потащит.
Что ж поделать, пришлось добавить к своему грузу могучий арктический спальник, два десятка бомжпакетов и пару банок сгущёнки, а Дашке досталось полтора литра картешской торфяной водицы.
Ещё через полчаса мы вышли к перевалу, обозначенному обломанной сосной и синим полиэтиленовым пакетом. Дальше тропа, если её можно было так назвать, шла вроде бы вниз, но тщательно заросшие изумрудным мхом валуны, чередовавшиеся с ручьями и участками болот (из них и состояла тропа), сполна компенсировали отсутствие подъёма.
Казалось, тропе этой конца не будет. Ландшафтные препятствия дополнялись гнусом и мордохлёстом, и к половине шестого и я уже начал потихоньку сдыхать. Школяры шли бодрячком, как табун молодых лосей, а гимназистки явно устали, и одна из них, Маленькая Соня, даже не смогла встать, когда Сухов сбегал на разведку и доложил, что до стоянки около двухсот шагов. Пришлось поверить ему на слово, бросить свой рюкзак у тропы и с рюкзаком Сони добежать до стоянки.
Стоянка оказалась не то, чтобы шикарная, вся в каких-то кочках, но с кострищем и запасом хвороста. Я приметил себе приличное место под палатку на невысоком холме, но застолбить его было нечем, а пока я мотался за своим рюкзаком, холм оказался заселён Суховыми и школярами. Ну, что ж поделать, пришлось разбить палатку у костра на месте, которое мог бы назвать ровным разве что горбун из Нотр-Дама. Кустарнички шли в нагрузку к общим перекосам профиля, и когда я расстелил в палатке коврик, выяснилось, что лежать на нём можно только по диагонали, и то на костяк это действует не хуже аппарата Елизарова. Вот так мне и пришлось спать на этом ортопедическом ложе следующие три дня...
| Главная | Общая информация | Карты | Фото | Фольклор | Острова | Озера | Флора | Фауна |